АЛЬФРЕД ТЕННИСОН
(1809-1892)
ЭНОХ АРДЕН
Гряду утесов расщепила пропасть,
В ней - пена волн да желтые пески;
Вдали за пристанью ряд красных крыш
Теснится; церковь ветхая; а дальше
К высокой мельнице идет дорога;
За нею, к небу ввысь, сереет холм
С курганами датчан; и там - орешник,
Гостеприимный, осенью разросся
Густою зеленью в лощине холма.
На этом берегу, сто лет назад,
Из трех домов три чада, Анни Ли,
Прелестнейшая девушка в порту,
Филипп, сын Рея, мельницы наследник,
Сын моряка простого Энох Арден
(И сирота, по воле бурь) - играли
Среди береговых отбросов разных,
Канатов свернутых, сетей потертых,
Рыбачьих лодок, ржавых якорей;
Из рыхлого песку слагали замок,
Волнам в добычу; бегали вдогонку
Вспененным волнам и от них: что день -
След ножек на песке, что день - все смыто.
В пещере тесной под скалой не раз
В свое хозяйство игрывали дети.
Энох - хозяин день, Филипп - другой,
Всегда хозяйка - Анни; но бывало
Власть на неделю Энох забирает:
"Дом этот - мой, и женушка - моя".
"А в мой черед - мои", - Филипп ответит.
А ссорились они и сильный Энох
Брал верх, тогда Филипп голубоглазый,
В слезах весь от беспомощного гнева,
Кричал: "Тебя я ненавижу, Энох", -
А женушка поплачет для компаньи,
Не ссориться из-за нее попросит
И быть женой обоим обещает.
Прошла заря их розового детства,
И солнца восходящего тепло
Согрело их; забились оба сердца,
Но для одной; и высказался Энох,
Филипп же про себя любил; она,
Казалось, ласковей была с Филиппом;
Любила ж Эноха, себе самой
Боясь признаться в этом. Энох видел
Перед собой всегда одну лишь цель:
Сберечь как можно больше для того,
Чтоб лодку приобресть и дом поставить
Для Анни; преуспел он вскоре так,
Что рыбака удачливей, смелей,
Находчивей в опасности не знали
На всем избитом бурей побережье.
Но Энох целый год еще проплавал
И на купеческом судне и стал
Заправским моряком; три жизни вырвал
Из страшных недр бушующих морей
И всех товарищей любимцем был;
Не перейдя свой двадцать первый май,
Он лодку приобрел и дом поставил
Для Анни, - гнездышко, на полпути
По уличке, что к мельнице тянулась.
Однажды, в золотой осенний вечер,
Затеяла гулянье молодежь;
Велик и мал, с корзинками, мешками,
Отправились в орешник все. Филипп
(Он задержался при больном отце)
Пришел поздней на час; на холм взбираясь,
Там, где опушка леса переходит
Кустарником к лощине, он увидел
Сидевших рядом Эноха и Анни:
Его лицо и серые глаза
Горели блеском, тихим и священным,
Как жертвенный огонь. И тут Филипп
На лицах их прочел свой приговор;
Когда ж их лица сблизились, вздохнул,
Затем, подобно раненому зверю,
Побрел, к лесным полянам пробираясь;
И там, пока все громко веселились,
Свой черный час провел один; поднявшись,
Тоску унес он в сердце на всю жизнь.
Вот под веселый звон сыграли свадьбу,
И весело текли семь лет счастливых,
Счастливых лет здоровья и достатка,
Любви взаимной, честного труда;
С детьми; сначала дочь. Проснулось в нем
При первом крике первенца желанье
Откладывать от заработка больше,
Чтоб воспитанье дать дитяти лучше,
Чем у самих у них; оно воскресло,
Когда, спустя два года, мальчик стал
Ей в одинокие часы утехой, -
Пока отец то плавал по морям,
То разъезжал по суше; в самом деле,
Конь белый Эноха, морской улов
В корзине с запахом морей, лицо,
Побагровевшее от зимних ветров,
Известны были не на рынке только,
Но и за холмом в просеках тенистых,
И вплоть до львенка, что портал стерег,
И до павлина-тиса перед замком, -
Где Энох стол по пятницам снабжал.
Все переменчиво в людских делах.
От порта их миль десять к северу
Была большая гавань, - Энох ездил
Туда не раз - то по морю, то сушей;
Однажды здесь, карабкаясь на мачту,
Он как-то поскользнулся и упал;
И поднят был со сломанной ногою.
Пока лечился он, жена ему
Второго сына родила, больного;
Его работа перешла к другому,
Семья лишилась хлеба; человек
Богобоязненный, серьезный, стойкий, -
Без дела лежа, он в унынье впал.
И видел он, словно в ночном кошмаре,
Своих детей, живущими в беде,
В невзгодах, в голоде... и нищей ту,
Кого любил, - и стал молить: "Все это
Да минет их, что б ни стряслось со мной".
И вот, хозяин корабля, где Энох
Матросом был, прослышал про несчастье,
Пришел к нему, его ценя и зная,
И предложил: корабль идет в Китай,
Нет боцмана, - так не пойдет ли он?
Чрез несколько недель судно отходит
Из этой гавани. Согласен Энох?
И Энох сразу дал свое согласье;
Он был доволен, что дошла молитва.
И вот, несчастья сумрак показался
Лишь тенью облака, когда оно
Вдруг перережет солнцу путь огнистый
И ляжет в море островком. Но дети...
Когда уедет он... жена... что ж делать?
Энох лежал и взвешивал свой план;
Продаст он лодку... хоть сжился он с нею...
А сколько бурь он вынес в ней! - Ее
Он знал, как всадник - своего коня...
Но все ж продаст... на выручку он купит
Товаров Анни... для торговли тем,
Что нужно морякам и женам их...
Дом содержать в его отлучку сможет. -
А не начать ли самому торговлю?
Не раз туда проехать?.. дважды, трижды...
И сколько нужно... И, разбогатев,
Хозяином судна большого стать,
И на доход устроить жизнь получше,
Дать воспитанье милым малышам
И мирно дни среди своих закончить.
Так Энох все обдумал и решил. -
А дома Анни бледную застал
С больным их младшим сыном на коленях.
Она вскочила радостно навстречу
И слабое дитя ему сдала;
Потрогал нежно Энох ручки, ножки
И, взвесив на руке, ласкал отцовски;
Но не решился он раскрыть свой план
Пред Анни, отложив его на утро.
С тех пор как Эноха кольцо надела,
Впервые Анни против мужа шла, -
Однако не в бранчливом пререканьи,
А с множеством горячих ласк и слез,
И поцелуев горьких, днем и ночью
(В предчувствии последствий страшных)
Она его молила, если любит
Ее и их, - не уезжать.
Не о себе заботясь, а о ней,
О ней и детях, не внимал мольбам он
И с грустью выполнял свое решенье.
Расстался он с рыбачьим старым другом
И, закупив товар для Анни, начал
В светелке, что на улицу окном,
Ей полки для товаров мастерить.
Изо дня в день до Эноха отъезда,
Их домик сотрясая, сверло, молот,
Пила, топор (казалось Анни, строят
Ей эшафот) визжали и стучали.
Но, вот, конец; заботливой рукой -
Ведь тесно было - все распределилось
Так славно, как природа размещает
Свои цветы и сеянцы; усталый,
Он кончил все, что нужно было Анни,
Лег спать и крепко до утра проспал.
Прощанья утро Энох встретил бодро.
Казались бы ему все страхи Анни,
Когда б не Анни то была, смешными.
Все ж Энох, человек благочестивый,
В том таинстве колена преклонив,
Когда нисходит в человека Бог,
Молил о помощи жене и детям,
Что б ни стряслося с ним; затем сказал:
"По Божьей милости, поездка эта
Нам, Анни, добрый ветер принесет,
Храни очаг и пламя в нем держи.
Я прежде возвращусь, чем ты узнаешь", -
И колыбель слегка качнув: "И он,
Вот этот славный, слабенький малыш, -
Ведь я люблю его за это больше, -
Даст Бог, ко мне он сядет на колени,
Я расскажу про дальние края,
Повеселю его, домой вернувшись.
Ну, полно, Анни, полно, будь бодрей".
Он верил так, что слушала она
И верила сама; когда же он
Серьезней с нею начал говорить
И, как моряк, сурово поучал
О провиденьи, слушала она,
Да, слушала, не слыша, - как простушка,
Что у колодца замерла в мечтах
О том, кто ей кувшин наполнить мог бы,
Не слыша, слушает, как мимо льется.
Потом она сказала: "Мудрый Энох,
При всем твоем разумьи, знаю я,
Твое лицо мне не увидеть больше".
"Но я", - ответил он, - "увижу ваши. -
Корабль мой, Анни, мимо вас пройдет
(Назвал он день), возьми трубу морскую
И разыщи меня; смешон твой страх!""
Настал последний из последних миг:
"Ну, Анни, веселей, не унывай,
Смотри за детками; и без меня
Все содержи, как на судне; пора.
Не бойся за меня; а страх возьмет,
На Бога уповай; Он - якорь прочный.
И разве Он не там, не в тех краях
Зари*? И если я плыву туда,
Как от Него уйти? Его ведь море,
Его; и создал Он его".
Он встал,
Привлек поникшую жену в объятья,
Поцеловал встревоженных детей,
Больного ж, третьего, который спал,
Ночь в лихорадке проведя без сна,
Он, не позволив Анни разбудить:
"Нет, не буди: пусть спит; ведь это все
Забудет он!" - поцеловал в кроватке.
Отрезав у малютки локон, Анни
Передала ему, - и он хранил
Его всю жизнь, - но тут схватил поспешно
Свой узел, помахал рукой и вышел.
В день, Энохом указанный, она
В трубу смотрела, но напрасно: то ли
По глазу не могла ее наладить,
То ль глаз в тумане был, рука дрожала, -
Не видела; а он стоял у борта,
Махал рукой, - и вот, корабль прошел.
Пока за горизонт не скрылся парус,
Она за ним следила, вся в слезах. -
Потом, скорбя о нем, как над могилой,
Его желанье с грустью исполняла;
Но туго шла торговля: не хватало
Сноровки ей, да и взамен лукавства
Не доставало, не умела лгать,
Чтоб больше запросить да скидку сделать;
Всегда с вопросом: "Что сказал бы Энох?"
Не раз в дни затруднений и нужды
Она товар дешевле продавала,
Чем при покупке за него платила:
Теряла и печалилась; и так,
Ждала вестей, которые не шли,
Заботилась о скудной пище детям
И жизнь влачила в молчаливой грусти.
Младенец их, родившийся больным,
Хирел; хоть мать заботилась о нем
Со всей заботой матери, но все ж,
Дела ль ее так часто отвлекали,
Иль недостача в том, в чем он нуждался,
И в деньгах для того, кто б мог решить,
В чем он нуждался, - что б ни оказалось,
Помаявшись - внезапно для нее -
Как птица вдруг из клетки вылетает,
Невинная душа ввысь унеслась.
В неделю похорон младенца Анни
Филипп, так жаждавший покоя ей
(Он к ней не заходил с отъезда мужа),
Терзался тем, что брошена она.
"Да", - думал он, - "теперь могу зайти,
Развлечь ее немного"; и пошел, -
Пройдя пустую первую каморку,
Он подождал у внутренних дверей
И трижды постучал; никто не отпер,
И он вошел; сидела Анни грустно,
И в скорби, свежей после похорон,
Ни на кого смотреть ей не хотелось, -
Лицом к стене сидела и рыдала.
Филипп к ней обратился, запинаясь:
"Пришел я... попросить... об одолженьи".
Ее отчаянье в ответе грустном:
"У жалкой и забытой... одолженье!" -
Его смутило; не без приглашенья, -
Застенчивость и нежность в нем боролись -
Он с нею рядом сел и ей сказал:
"Поговорим о том, чего желал он,
Энох, твой муж; всегда я повторял,
Из нас ты лучшего взяла: он сильный, -
К чему влекло его, то и решал
Он сделать, и решенье выполнял.
Зачем он в этот длинный путь пустился,
Тебя покинув? - поглазеть на свет,
Развлечься? - нет, но средства накопить
И детям воспитанье лучше дать,
Чем у самих у вас, - вот цель его.
Вернется он, ему обидно будет,
Что утра драгоценные часы пропали.
В могиле даже мучало б его,
Что дети бегают здесь без ухода,
Как жеребята в пустыре. Вот, Анни, -
Разве не знаем мы всю жизнь друг друга? -
Я и прошу, чтоб из любви к нему
И к детям ты не отказала мне, -
И если хочешь, возвратившись, Энох
Все возместить мне может, - если хочешь,
Анни, а то ведь я богат с достатком;
Итак, позволь мне в школу их отдать, -
Вот об каком прошу я одолженьи".
И Анни (от стены не отрываясь):
"Я не могу взглянуть тебе в лицо;
Вид у меня и глупый, и убитый.
Вошел ты, я была убита скорбью,
Теперь твое сочувствье убивает;
Но Энох жив; я твердо это знаю, -
Он все отдаст, - да, деньги отдаются,
Как доброту воздать?"
Филипп спросил:
"Так ты позволишь, Анни?"
Повернувшись,
Тут поднялась она и, влажный взгляд
На доброе лицо его направив,
Благословенье на него призвав,
Схватила за руку, тепло пожала
И вышла в садик, что за домом был,
А он, окрепший духом, удалился.
Итак, детей Филипп отправил в школу,
Купил им книг и все, что нужно было,
Как для своих детей, и сам он стал
Для них своим; хотя он из-за Анни,
Боясь портовых праздных пересуд,
Сердечное желанье подавляя,
К ней редко заходил, все ж посылал ей
Плоды и овощи через детей,
А также розы со своих шпалер,
Иль кроликов с холма, а иногда, -
И под предлогом тонкого помола,
Чтоб милостыней не задеть - муку
С высокой мельницы, вверху гудевшей.
Филипп не мог проникнуть в душу Анни, -
Когда он навещал ее, она
В избытке благодарности сердечной
Едва словечко проронить могла.
Но для детей Филипп стал всем во всём;
По улице к нему навстречу мчались,
Приветствуя его привет сердечный,
Хозяили на мельнице и в доме;
Обидами ему надоедали
И радостями, висли, с ним играли,
Прозвав "отец Филипп". Филипп нашел,
Что Энох потерял; для них ведь Энох
Виденьем, сном расплывчатым казался,
Фигурой бледной - в утреннем тумане -
В конце дороги длинной и ведущей
Неведомо куда. Так десять лет
С тех пор, как Энох свой очаг покинул,
Прошло, но не было вестей о нем.
В один осенний вечер дети Анни
С друзьями за орехами собрались,
И Анни с ними; приглашали также
Отца Филиппа (как его прозвали);
Он, как пчела в цветочной пыли, был
В муке, когда нашли его; в их просьбе:
"Пойдем, отец Филипп", - он отказал;
Но дети так его затормошили,
Что рассмеялся он и согласился, -
Ведь Анни с ними шла! - и все пошли.
Когда дошли до половины холма,
Там, где опушка леса переходит
Кустарником в лощину, изменили
Вдруг силы ей; "Я отдохну", - сказала;
Филипп был рад, что может с ней остаться,
А детвора с ликующим восторгом,
Покинув старших, шумно понеслась
Через белеющий орешник, вглубь,
А там - рассеялись, ломали, гнули
Упрямые кусты, чтоб с них сорвать
Их побуревшие плоды, кричали,
То там, то здесь аукали друг другу.
С ней рядом сидя, он забыл, что с ним
Она, - он вспомнил некий черный час,
Когда, подобно раненому зверю,
Побрел в лесную тень... Потом сказал,
Подняв свой честный лоб: "Послушай, Анни,
Как веселятся там они в лесу. -
Устала, Анни?" - Анни все молчала.
"Устала?" - Но она лицо закрыла;
Как будто вспыхнув, он в ответ на это:
"Корабль погиб", - сказал, - "корабль погиб!
К чему ж терзать себя и делать их
Сиротами?" И отвечала Анни:
"Когда их слышу, почему, не знаю,
Я чувствую себя столь одинокой".
Тогда Филипп сел ближе и сказал:
"Есть у меня одно желанье, Анни,
И это давнее мое желанье, -
Когда оно возникло, я не знаю,
Но знаю, что исполнится. О Анни,
Нет вероятности, надежды нет,
Чтоб тот, кто десять лет назад уехал,
Еще был жив; ну вот... дай мне сказать...
Мне больно знать, что ты живешь в нужде,
Я ж не могу помочь, как я хотел бы,
Если не... Но ведь женщины чутки...
Что я хочу сказать, ты знаешь, верно...
Моей женою будь. И заменил бы
Я для твоих детей отца; я вижу,
Они меня ведь любят, как отца,
И знай, что я люблю их, как своих;
Поверь, когда поженимся с тобой,
Мы после этих бедственных годов
Зажить счастливо можем, как и все,
Кому прийдет на помощь Бог. Подумай:
С достатком я... нет родичей, забот,
Ни обязательств - только ты да дети;
К тому ж и знаем мы всю жизнь друг друга, -
С каких я пор люблю, не знаешь только".
Ему в ответ сказала Анни мягко:
"Ты ангелом-хранителем был нам.
Бог да хранит тебя и пусть тебе
Воздаст Он большим счастием, чем я.
Не любят дважды, нет! Мне не любить
Тебя, как Эноха! О чем ты просишь?"
"Согласен я", - ответил он, - "занять
Второе место". - "Но", - она вскричала,
Словно бы в испуге, - "подожди, Филипп;
Вдруг Энох... Нет, уж не вернется Энох...
Год подожди, ведь год - не долгий срок;
За год я что-нибудь узнаю, верно;
О, подожди!" - Филипп сказал печально:
"Анни, как ожидал всю жизнь, еще
Могу ждать". - Она вскричала: "Нет,
Я слово дам; я обещаю - год;
Терпи свой год, я буду свой терпеть!"
Филипп сказал: "Свой год я потерплю".
Умолкли оба; взор подняв, Филипп
Заметил, что уж гаснет свет дневной
И прячется за Датские курганы;
Боясь, чтоб Анни не продрогла, встал он
И громким голосом позвал детей,
Чтоб возвращались из лесу с добычей.
Затем все вместе в порт спустились; здесь,
У дома Анни, с ней прощаясь, он
Сказал: "Я говорил с тобою, Анни,
В миг слабости твоей. Я был неправ, -
С тобой навек я связан, ты ж свободна".
"Нет, слово я дала", - сказала Анни.
Сказала; и как будто в миг один,
Пока она по дому хлопотала
И размышляла над его словами,
Что любит дольше он, чем ей известно,
Та осень снова в осень обернулась
И вновь явился он - об обещаньи
Напомнить ей. "Уж год?" - она спросила.
"Да", - он сказал, - "орехи вновь созрели, -
Пойдем, взгляни". - Она... она не может...
Забот так много... все менять... нет, месяц...
Не больше... знает, что давала слово...
Лишь месяц. Тут он, - голосом глухим,
Дрожащим, как у пьяницы рука,
С тоской во взоре, - жизни всей, - сказал:
"Свой срок назначь, о Анни, срок назначь".
От жалости была готова плакать;
Но все-таки откладывала срок,
Изобретая множество предлогов,
Его терзая верность и терпенье,
Пока не протекло еще полгода.
Тем временем, обманутый в расчетах,
Поток портовых праздных пересуд
Стал разрастаться в личную обиду.
Кто думал, что Филипп ее дурачит,
А кто считал, что Анни им играет;
А то и над обоими смеялись:
Мол, простачки, чего хотят, не знают,
А кто-то, чьи мыслишки подло жались,
Как яйца змей, с насмешкой намекал
На худшее. Сын Эноха молчал,
Но взглядом выдавал свое желанье;
А дочь твердила, чтобы вышла мать
За человека, милого им всем,
И вывела из бедности семью;
Филипп румяный побледнел и стал
Мрачней. Все это пало на нее,
Как злой упрек.
Однажды ночью Анни
Спать не могла, молилась, чтобы небо
Ей ниспослало знак: "Мой Энох умер?.."
Объятая глухой стеной ночи,
Не в силах вынести предчувствий сердца,
Она вскочила, высекла огонь,
В тоске священную схватила Книгу
И наудачу широко раскрыла,
И наудачу пальцем текст нашла:
"Под пальмою""*. Был темен смысл его;.
Она закрыла Книгу и заснула:
И видит, Энох высоко сидит
Под пальмою, над ним сияет солнце...
"Он умер, счастлив", - думала, - "поет
Осанну в вышних он; и солнце правды
Над ним сияет; пальмы ж - пальмы те,
Что постилал народ счастливый с криком:
"Осанна в вышних!" - Здесь она проснулась,
Решилась и, позвав его, сказала:
"Причины нет откладывать нам свадьбу".
"Так ради Бога и обоих нас", -
Ответил он, - "сыграем свадьбу сразу".
Вот, под веселый звон сыграли свадьбу,
Сыграли свадьбу под веселый звон.
Но не было веселья в сердце Анни.
Казалось ей, что слышатся шаги,
Но где, не знала; или - шепот в ухо,
О чем, не знала; и одна боялась
И выйти из дому, и дома быть.
Не раз бывало, прежде, чем войти,
Она держала руку на затворе,
Боясь войти. Но родилось дитя,
И возродилась в нем она сама,
И счастье матери вновь обрела,
И всем во всём ей сделался Филипп,
И умерло таинственное чувство.
Где ж Энох был? - Благополучно шел
Корабль "Фортуна"; только покидая
Бискайи воды, он, волной восточной
Потрепанный, едва захлестнут не был;
Но все ж спокойно тропик пересек;
Потом у мыса Бурь его носило
Под частой сменой солнца и грозы;
Потом еще раз тропик перешли,
И под дыханьем неба постоянным,
Оставив золотые острова,
Он бросил якорь в гавани восточной.
Здесь Энох и свои дела устроил,
Купил он чудищ редкостных для рынка,
А для детей дракона золотого.
Домой не так удачно шли; сперва
Был ясен горизонт, изо дня в день, -
Грудастая фигура, чуть качаясь,
Таращила глаза на зыбь морскую
Потом вдруг штиль, и ветер переменный,
Потом, надолго, встречный; наконец
И шторм, корабль к безлунным небесам
Швырнувший, и под крики "гибнем" - треск
Крушения и гибель всех. И лишь
Энох и двое с ним остаток ночи
Проплавали на досках и обломках;
На утро ветер к острову пригнал их,
Безлюдному в безлюдном океане.
Здесь недостатка не было в питаньи,
В орехах, фруктах и корнях съедобных;
И лишь из жалости не брали твари,
Столь дикой, что не ведала боязни.
Они в ущельи, обращенном к морю,
Покрыв ветвями пальм, шалаш сложили, -
Полушалаш, полупещера. Так,
В раю обилья этом жили трое
Под вечным летним небом, но в уныньи.
Один, и младший - только что не отрок -
Был ранен в ночь внезапного крушенья
И здесь пять лет тянул борьбу со смертью,
Его не бросили. Когда он умер,
Они вдвоем нашли древесный ствол,
Который Эноха товарищ начал
По способу индейцев обжигать
И поражен был солнечным ударом.
Их смерть была предупрежденьем: "Жди".
Лес до вершины гор, просветы в нем,
Прогалины, словно дороги к небу,
Короны перистые гибких пальм,
Сверканье быстрых птиц и насекомых,
Извивы длинные вьюнков, вокруг
Стволов обвившихся и вдаль бегущих
Вплоть до границ земли, великолепный,
Пылающий широкий пояс мира, -
Все видел он; лишь что хотел бы видеть,
Того не видел здесь, - лица людского,
Не слышал голоса людского, слышал
Лишь крик мирьядов океанских птиц
Да громыхание валов о рифы,
Да шепот пробегающий деревьев,
Ветвящихся в зените, или шелест
Сбегающего к морю ручейка, -
Когда бродил по берегу иль, сидя
Весь день в ущельи, обращенном к морю,
Ждал паруса, - моряк, крушенья жертва;
Дни шли - нет паруса, но каждый день
Восход сиял в багряно-красных стрелах
Средь пальм и папоротника в обрывах;
И свет пылал над водами к востоку;
И свет пылал над островом его;
И свет пылал над водами на запад;
А ночью звезды, что клубились в небе,
Ревущий громче океан, и снова -
Восхода стрелы... паруса все нет.
Не раз на страже застывал он так,
Что золотая ящерка на нем
Покоилась; за роем рой виденья
Носились, и он сам их призывал:
Людей и вещи и туманный остров,
Там за экватором вдали лежавший.
Вот - дети, лепет их, и Анни, домик,
Дорога к мельнице и просек тень,
И тис-павлин и одинокий замок,
И конь, и проданная лодка, холод
Ноябрьских зорь, угрюмость холмов влажных,
И мягкий ливень, запах мертвых листьев,
И стон свинцовых волн в часы отлива.
И вот, однажды так же зазвучал
В его ушах... и весело, и слабо...
Далекий звон колоколов приходских;
Не зная, почему, но вздрогнул он;
Когда ж красивый остров неизвестный
Вернул его к себе, не обратись
Бедняк к Тому, Кто вездесущ и Кто
Взывающих к Нему одних не бросит,
От одиночества погиб бы он.
Над Эноха главой посеребренной
Сменялись так дождя и солнца сроки
Из года в год. Надежда видеть дом
И по полям пройтись родным, священным,
Не умирала в нем, - вдруг перемена
В его судьбе произошла. Корабль
(В воде нуждаясь), волей встречных ветров,
Как и "Фортуна", потеряв свой курс,
Пристал у острова, его не зная.
Когда с рассветом шкипер увидал
В прорыв тумана остров и на нем
Ручьи, скользившие с холмов бесшумно,
Спустил команду он; все разбежались
На поиски воды, и берег шумом
Наполнился. Спустился из ущелья
Весь в волосах и бороде отшельник;
Нечеловечий вид, одетый странно,
Бормочущий невнятно, как безумец;
Никто его волнения и знаков
Не понимал; и все ж он их привел
К ручьям, где пресная вода текла;
Чем больше был он с ними и вникал
В их речь, тем связанный его язык
Свободней был; и поняли его;
Набрав воды, его на борт забрали
И здесь его несвязному рассказу
Не верили сперва, затем все боле
Он изумлял и трогал всех; и дали
Ему одежду и проезд бесплатный.
Нередко он работал с остальными
И в разговор вступал. Никто из них
Не знал о родине его, никто
Не мог ответить на его вопросы.
Тосклив был путь со множеством задержек, -
Судно плохое было; обгонял
Ленивый ветер мысль, домой летя,
Пока под облачной луною он
Всем телом, как любовник, не вдохнул
Вздох утренний сырых лугов альпийских,
Что шел из-за стены, как призрак бледной;
Команда в тот же день и офицеры
Себя налогом легким обложили,
Сочувствуя бездомности его,
И высадили, к берегу пристав,
В той гавани, откуда отплыл он.
Ни с кем не говоря ни слова, Энох
Домой... но где же дом?.. есть у него
Свой дом?.. побрел. Сияло ярко солнце,
Но и прохладно было; в пропастях, -
Где открывались гавани в глубинах, -
Морской туман, все в серое одев,
Отрезал перед ним конец дороги,
По сторонам оставив лишь полоски
Поблекшей рощи, пастбища и поля.
Малиновка на дереве нагом
Скорбела, и сквозь каплющий туман
Ее гнал мертвых листьев мертвый груз.
Чем гуще моросит, тем глубже мрак;
Но вот, туманом затененный свет
Вдруг вспыхнул перед ним, и он пришел.
По длинной улице он тихо крался;
И в сердце затаив предчувствье бед,
Вниз опустив глаза, дошел до дома,
Где с Анни жил и был любим, где дети
В те семь счастливых давних лет родились;
Ни шороха, ни света: "Продается"", -
Прочел сквозь дождь и тихо прочь побрел, -
"Их нет - иль для меня их нет", - подумал.
Тогда же к тесной пристани спустился
И отыскал знакомую таверну:
Фасад, по старине, крест-накрест бревна,
В подпорках, весь источенный червями;
Он думал, дом исчез; но нет, исчез
Его хозяин; Мирьям Лейн, вдова,
Доход имея жалкий, держала дом, -
Притон шумливых моряков когда-то,
Теперь - для путников приют с постелью.
Здесь много дней провел в молчаньи Энох.
Но Мирьям Лейн любила поболтать,
И вот, - не раз его покой наруша, -
Поведала среди других историй,
Его не узнавая, - загорел он,
Поник, согнулся, - об его семье:
Про смерть младенца, бедность их, и как
Филипп ее детей отправил в школу
И содержал, как сватался он долго,
Про медленный ответ и брак, рожденье
Младенца их, - лицо его при этом
Не дрогнуло, тень не мелькнула, - всякий
Сказать бы мог, он чувствует не больше
Рассказчика; лишь на ее слова:
"Бедняга Энох, он погиб в крушенье", -
Печально головой седой качая,
Он бормотал: "Погиб в крушенье Энох"";
И вновь глубоким шепотом: "Погиб!"
Тянуло Эноха ее увидеть;
"Взглянуть на милое лицо и знать,
Что счастлива она". И эта мысль,
Преследуя, раз погнала его,
Когда тоскливый день ноябрьский стал
Тоскливей к сумеркам, - туда, на холм.
Здесь сидя, пристально смотрел он вниз;
И всплыли тысячи воспоминаний,
Невыразимо горьких. Между тем
Квадратик света, яркий и уютный,
Блеснувший из Филиппова жилища,
Привлек его, - так перелетных птиц
Свет маяка влечет: в безумьи бьется
И жизнь усталую кончает птица.
Филиппа дом, на улицу фасадом,
Последним к берегу стоял; а сзади,
С калиткой, выходившей на пустырь,
Пестрел стеною обнесенный садик;
Здесь рос вечно-зеленый древний тис,
С дорожкою вокруг, покрытой галькой,
Дорожка также разделяла садик;
Чтоб избежать ее, он вдоль забора
Пробрался и, за тисом стоя, видел
Там то, чего избегнуть было б лучше,
Коль применимо "хуже", "лучше" тут.
На столике посуда, серебро
Блестели; мир у очага царил;
От очага направо видел он:
Филипп, отвергнутый в те времена,
Румяный, крепкий, на руках с младенцем;
И девушка, над отчимом склонилась,
Вторая, - но стройнее, - Анни Ли,
Блондинка; в поднятой руке на ленте
Она кольцо держала и дразнила
Младенца, - он тянулся ручкой пухлой,
Хватал, опять терял, и все смеялись;
От очага направо видел он:
Бросала взгляды на младенца мать
И то и дело обращалась к сыну, -
Который тут стоял, высокий, сильный, -
На ласковые речи улыбаясь.
Когда мертвец оживший вдруг увидел:
Его жена - уж не его, дитя
Ее, но не его, в руках отца,
И все тепло, и счастие, и мир,
Своих детей, и взрослых, и прекрасных,
Того, кто отнял место у него,
Его права, любовь его детей, -
Тогда, хоть Мирьям Лейн все рассказала
(Что видим мы, сильней, чем то, что слышим), -
Он зашатался и за ветвь схватился,
Боясь издать ужасный громкий крик
И в миг, как громом Страшного суда,
Им потрясти все счастье очага.
И вот он, мягко крадучись, как вор,
Чтоб не шуршала галька под ногой,
Все время за забор рукой держась,
Чтоб не упасть без чувств,
Так до калитки брел, открыл ее,
Закрыл, как дверь из комнаты больного,
И осторожно вышел на пустырь.
Хотел пасть на колени, но, ослабевший,
Не устоял и пал ничком, руками
Загреб сырую землю и взмолился:
"Как тяжко мне! Зачем меня спасли?
Благословенный Бог, Ты поддержал
На одиноком острове меня
И в одиночестве моем теперь
Не покидай! и помоги, дай сил
Молчать, пусть ничего она не знает.
Дай сил не нарушать ее покой.
Ужель с детьми не смею говорить?
Меня не знают... Нет, - проговорюсь...
Отца не поцелуют дети... дочь -
Она совсем, как мать - и мальчик, сын мой".
Его покинули слова и мысли,
И он лежал без чувств; когда он встал
И шел назад в свой одинокий дом,
По длинной узкой уличке шагая,
В его мозгу усталом отдавалось,
Словно то был припев какой-то песни:
"Молчать, пусть ничего она не знает".
Но духом он не пал. В своем решеньи
Он силу черпал, в вере; и питала
Его молитва из живых истоков воли, -
Текущая чрез жизненную горечь,
Как пресная вода в морских теченьях, -
В ней бодрость духа. "Мельничиха та", -
Спросил он Мирьям, - "не боится вовсе,
Что первый муж ее, быть может, жив?"
"Как не бояться!" - отвечала Мирьям, -
"Когда б вы ей сказали, что он умер,
Она б утешилась"; и он подумал:
"Как призовет меня Господь, узнает, -
Я буду ждать свой срок", - и он искал
Работу, чтоб не милостыней жить.
Он руку приложить умел везде.
Он был и бондарь, и столяр, умел
Сплести рыбачью сеть, и помогал
Грузить и разгружать большие барки,
Посредники в те дни торговли скромной;
Так добывал он на житье себе, -
Но ведь в работе только на себя,
Работе безнадежной, - жизни нет,
Которой можно жить; лишь только год
Свой сделал круг, чтоб встретить день, когда
Вернулся он, как Энох впал в апатью,
Болезнь, в которой чахнут день за днем,
Перестают работать, зная только
Свой дом, да кресло, наконец - постель.
Свое бессилье Энох бодро встретил.
Не радостней крушенье потерпевший -
Сквозь серый край валов подъемных - видит
Ладью, несущую надежду жизни
Тому, кто в ней отчаялся, чем он
Встречал над ним занявшуюся смерть.
Блеснул сквозь сумрак свет надежды лучшей, -
И думал он: "Когда умру, пусть знает,
Что я любил до самого конца".
Он кликнул Мирьям Лейн и ей сказал:
"Хозяйка, у меня есть тайна... только
Клянитесь наперед... на этой Книге,
Хранить ее, пока я не умру".
"Умру?" - она вскричала, - "что за вздор!
Мы вас поставим на ноги, поверьте".
"Клянитесь", - строго он сказал, - "на Книге".
На Книге Мирьям поклялась в испуге.
И, серые глаза подняв, сказал он:
"Да, Энох Арден... знали вы его?"
"Его?" - она сказала, - "знала с виду.
Да, помню, как по улице он шел;
Высоко голова, плевать на всех".
Помедлив, он печально произнес:
"Поникла голова, всем наплевать.
Не более трех дней мне жить осталось;
Я - Энох". Женщина крик издала
И недоверья, и страданья вместе.
"Вы - Арден, вы! О нет, - на целый фут
Он ростом выше был". Ответил Энох:
"Господь меня согнул до этой меры;
Печаль и одиночество сломили;
Но тем не менье знайте, это - я
Женился на... менявшей дважды имя...
На той, на ком женился Рей Филипп.
Но слушайте". Он рассказал ей все.
О буре, острове; как он вернулся,
Как видел Анни; о своем решеньи,
И как сдержал его. Она внимала,
Потоком заливаясь легких слез,
В душе же непрестанно порывалась
Всю гавань обежать и разгласить
Про Эноха и про его несчастья;
Но, обещание боясь нарушить,
Сказала лишь: "Хоть на детей взгляните!
Я приведу их, Арден, к вам", - и встала
От нетерпенья, видя, что на миг
Энох задумался, но он ответил:
"Не отравляйте мой последний час;
Пока я жив, мое решенье твердо.
Садитесь, слушайте, что я скажу,
Пока есть силы. Поручаю вам
Сказать при встрече ей, что умер я,
Благословляя и любя ее;
Пусть есть барьер меж нами, все ж любя,
Как и тогда, когда мы вместе были.
Скажите Анни, дочери, - она,
Совсем как мать, - что мой последний вздох
Я испустил, ее благословляя.
Благословил и сына я пред смертью.
Благословил я также и Филиппа, -
Всегда нам одного добра желал он.
Если живым меня не помня, мертвым
Увидеть дети захотят, пусть придут,
Им я - отец; она ж пусть не приходит,
Мой мертвый лик лишит ее покоя.
Итак, один остался кровный мне,
Который в мире том меня обнимет;
Вот прядь волос его, - она дала мне,
И я хранил его все эти годы
И думал в гроб с собою унести;
Но передумал, - ведь в краю блаженства
Его увижу я; когда умру,
Отдайте ей, ее утешит это;
И сверх того послужит знаком ей,
Что Энох - я".
Он кончил; Мирьям Лейн
Так все многоречиво обещала,
Что он еще раз поднял к ней глаза,
Все повторил, и Мирьям Лейн еще раз
Пообещала.
А на третью ночь,
Когда дремал недвижно-бледный Энох,
И Мирьям, бодрствуя, дремала тут же,
Такой донесся с моря гул прибойный,
Что по всей гавани в домах звенело.
Проснулся, сел и руки вдаль простер,
И громко закричал он: "Парус! парус!
Спасен!" - упал и навсегда умолк.
Так эта славная душа ушла.
Когда его на кладбище несли,
Порт не видал торжественней обряда.
Подписаться на:
Комментарии к сообщению (Atom)
Комментариев нет:
Отправить комментарий